Евгений Мамонтов. Философия выходного дня.

Я давно заметил, что сама природа меняется во мне, когда наступают выходные.

С понедельника по пятницу я завожу по вечерам будильник, а по утрам готов прозакладывать душу за лишние десять минут сна. Но - то ли моя душа не стоит и этих десяти минут, то ли во мне слишком сильно чувство долга – я поднимаюсь.  Не стану подробно описывать свои ощущения, они знакомы большинству людей, встающих в половине седьмого. Я стараюсь ни о чем не думать и ничего не чувствовать – так легче. У меня нет никаких планов, иллюзий или там амбиций в отношении грядущего дня. Это бесконечная окопная война, в которой линия фронта то двигается вперед так же незначительно, как прибавка зарплаты бюджетникам, то откатывается назад с повышением цен на товары и коммунальные услуги. Официальные сводки Генерального Штаба (телевизионные новости) вызывают кривую ухмылку. Я знаю, что эта война будет длиться ровно столько, сколько я буду жить, а потом продолжится без меня. Тут нет ничего нового, еще Гераклит заметил: Война всеобща. Видимо тоже вставал в полседьмого. Конечно, свои маленькие радости есть и в окопах наших будней. Но чувство некой общей, причем, вполне отчетливой, обреченности не покидает меня. Memento mori, как сказал другой философ. Рад бы забыть… Вы скажете, что я глубокий пессимист, но что меняет ваш диагноз?

Он ничего не меняет.

Все меняется в выходной. Я снова просыпаюсь в половине седьмого.  Я ругаю себя, спи, идиот! Но радость жизни и счастливое нетерпение переполняют меня.  Я достаю из холодильника апельсин, чтобы съесть его, после того как сделаю сто отжиманий и приму душ. Потом я чищу ботинки, зимой – сапоги так, как будто в этих сапогах мне сегодня предстоит принять капитуляцию вражеской армии или самому взойти на эшафот. В сущности меня устраивают оба варианта, я слишком счастлив, чтобы придавать значение таким пустякам, как разница между победой и поражением. Меня все устраивает. Тем более что граница эта так условна. Вот представьте себе, что Христа бы не распяли. Мы все, конечно, только рады. Но человечество не получило бы искупления грехов и божественная миссия была бы фактически провалена. Со счастливым безразличием к собственной судьбе я пью кофе и выхожу на улицу. Хочется загород. И вот я еду на электричке. Мне принадлежит все. И поэтому мне практически ничего не нужно.  Но все интересно. Мне хочется выучить испанский и поехать, допустим, в Венесуэлу или Уругвай. Ведь это так просто, думаю я, туда даже визы не нужно. Платишь в аэропорту 50 долларов и живи, сколько хочешь. Что я теряю? Я быстро набрасываю план отъезда, даю себе пол-года на испанский и, вдохновленный смелой переменой в своей жизни, с удвоенной любовью смотрю на русскую природу.  Снег уже подтаял, проступила весенняя грязца, вороны каркают, дымок из шашлычной отдает резиной. Глаза щиплет от нежности. Распустятся листья, а как они облетят осенью, я уже не увижу. Буду там, в Уругвае любоваться на залив Ла-Плата и грустить о России. Хорошо – черт!

Но до этого мне хочется успеть еще кучу дел – самых важных, то есть, тех, что всегда откладываешь на потом. Вот хочу успеть еще раз перечитать Анну Каренину (где я  ее там достану на русском), надо обязательно съездить на Рейнеке, отдать в химчистку светлый костюм – там же все в светлом ходят. Последняя мысль особенно опьяняет меня, и мысленно я уже брожу по Монтевидео в светлом костюме. На меня даже дамы оборачиваются. Думают, что это за мачо такой… А вот! – думаю я им в ответ. И потом с нежностью: Прощайте русские красавицы…  Здравствуйте знойные испанки и индианки! На что я раньше тратил свою жизнь!? Непонятно… Мне приходят в голову самые смелые коммерческие проекты, суля легкий и скорый барыш. В уме я подсчитываю прибыли и смеюсь от удивления. Такое сказочное обогащение не грех отпраздновать. С этого момента варианты моих действий разнятся. Для почину я выпиваю на свежем воздухе бутылку пива, потом захожу в кафе, потом мне хочется общения, компании. Иногда звоню друзьям. Но интересней когда попадаются вовсе незнакомые мне люди. Как-то раз попался профессор математики, которому я легко доказал, что в уравнениях общей теории относительности Эйнштейн допустил несколько ошибок. В другой раз подвернулась пара десантников и мы опрокинули стол в кафе, потому что мне все время хотелось одолеть их в арм-рестлинге, а у меня не получалось, но я не отчаивался и мы все выпивали и повторяли состязание, пока не опрокинули стол. Видимо упор был сделан неправильно, что мы и объяснили официантке, заплатив за три тарелки и солонку. Хоть мне и не удалось победить ни разу, психологически сломлен я не был и мы очень тепло простились. Десантники пожелали мне удачной поездки в Уругвай, и я их тут же пригласил с собой, но они сказали, что лучше дождутся официального приглашения от главкома десантных войск.

Вечером,  возвращаясь уже в сумерках, я, ненароком пугаясь собственной тени, под редким фонарем в нашем не очень благополучном районе,  ради отваги и приспособления к местности, воображаю себя самого кем-то вроде серийного убийцы с тонкой душой мечтателя. Мне нравятся эти грязные лестницы и выбитые окна в подъезде и, вставляя ключ в замочную скважину, я улыбаюсь, озираясь через плечо улыбкой мистера Хайда, пробирающегося в свою трущобу в лондонском Сохо. Мир по-прежнему подвластен мне и моим фантазиям.

На другое утро я просыпаюсь в полседьмого, и по-сержантски вкрадчивый голос командует мне: Ну что, амиго? Подъем! Буэнос диос, раздолбай! Я знаю, сейчас он погонит меня вперед на работу, как штрафную роту на пулеметы. И то, что останется от меня к вечеру, уже не в состоянии будет думать ни о чем.