Валерий Былинский. Туда, где начало

Меня пригласили на спектакль финского режиссера Кристиана Смедса «Mr Vertigo». Только заняв место в зале, я узнал, что спектакль будет идти на финском без перевода и длится около четырех часов. Учитывая то, что  театр, за редкими исключениями, я не люблю, а временами вообще ненавижу, я решил остаться из вежливости к пригласившему меня человеку, но до антракта, а потом сбежать.

Но не заметил, как промелькнули эти почти четыре часа. Да какие там четыре – казалось, я провалился в какие-то правремена, когда все было настоящим и первым, и оттуда меня с большим трудом вытащила за шиворот наша жиденькая реальность.

Это был удар искусством под дых. Меня, давно почти презиравшего  театр, нокаутировали в первом же раунде. И дело не в том, что вращалась, словно планета, сцена, что зрители и артисты во время спектакля смешались, что искренность игры актеров была запредельной. Нет – для меня оказался важен опыт познания реальности, когда, не понимая язык, на котором тебе говорят, ты все-таки понимаешь смысл сказанного, но иначе: словно бы входишь с другой стороны, туда, где смысл только рождается.

Помните, в школе мы слушали западную рок музыку 70-х, не зная английского языка? Потом многие из нас язык выучили и, конечно, многое в текстах тех песен прояснилось. Но ведь первое впечатление, пусть даже и неверное, наивное – все равно осталось пронзительным. Каким-то даже девственным, главным.

Почему?

Слова не первичны.

И музыка – тоже. Хотя, по уровню восприятия в иерархии ценностей музыка все-таки выше, я думаю, слов.

Но что выше музыки?

Когда-то в детстве я ходил в художественную школу, и преподаватель учил нас, юнцов, прежде чем начать рисовать натюрморт, вначале, сощурившись, посмотреть на него. То есть велел стать как бы полуслепым, чтобы увидеть предметы, которые ты рисуешь, единым силуэтом, в котором тени и свет, отбросив размытости и полутона, четко занимают свои места.

«Современный мир расколдован, - говорил учитель. - Чтобы научиться рисовать, нужно снова заколдовать его, увидеть, каким он был в самом начале…»

«Вначале было Слово».

Но ведь слово было кем-то сказано. А еще раньше возникла мысль, чтобы его сказать. А еще раньше – чувство, ощущение. Чтобы создать что-то, надо сначала почувствовать, потом – описать, и тогда начнется творение.

Когда я был в Болгарии, то восторженно слушал насыщенный древнеславянскими словами местный язык: «Аз, есмь…» Но осевшие в Болгарии русские уверяли, что когда начинаешь понимать болгарский, то проявляется его примитивность. Да не хочу я примитивное – лучше не понимая, чувствовать.

Самый лучший, самый волшебный город – тот, который тебе еще незнаком. А если знаком, то волшебство города сохраняется, если ты хоть чуточку в нем «иностранец», как бы смотришь на него со стороны, не вникая в бытовые подробности жизни, законы, коммунальные тарифы, ЖКХ…

Расколдованный мир. Каким он был и каким стал сегодня, вместе со всей этой бесконечной свободой выбора, рекламой, интернетом, телевидением, компьютером, мобильниками, гаджетами?

Что нужно, чтобы, как начинающий художник, хоть немного полуослепнуть и увидеть, что тень и свет все-таки существуют?

Молитва… Почему о ней вспоминаю?

Не только потому, что когда молишься, стараешься «отключиться», закрыть или полузакрыть глаза.

Когда молишься, слова ведь только тогда начинают действовать, когда каким-то… нет, не усилием воли, а чудом, чудом! – ты ухватываешь внезапно нечто очень существенное, самое главное в мире, который тебя окружает. И ощущаешь частицу этого главного за мгновение, за дуновение  до того, как начинаешь произносить слова молитвы. Или во время них. Или после – когда уже отчаялся.

Ощущение Бытия, называние Бытия, сотворение Бытия…

Я люблю. Я люблю тебя. Как-то один из французских философов написал, что сказать «Я люблю тебя» – все равно, что сказать: «Ты никогда не умрешь».

Вдумайтесь, вчувствуйтесь: какая гибельная пустота, какая милая сердцу развлекуха, если произносить «Я люблю тебя» без веры в то, что человек, которого ты любишь, никогда не умрет.
            Выходит – самое первое, высшее, наиглавное – вера?

Вера без всякой логики, сразу и просто – вера.

«И бесы веруют, и трепещут…»

Просто и страшно.

Суть пьесы «Мистер Вертиго» в том, что один беспризорный мальчишка в 12 лет научился ходить по воде и пошел в ученики к бродячим цирковым артистам, потому что очень хотел научиться летать. Но за долгие годы жизни с артистами он так и не смог оторваться от земли, даже по воде ходить  разучился – хотя проходил бесконечные инициации, испытания, его били, похищали, ему отрезали палец, с него хотели снять скальп. Он взлетел только тогда, когда состарился и когда умер мастер, учивший его летать, с которым он сроднился, как с самим собой. Герой полетел, пройдя все соблазны и препятствия жизни, мужественно погружаясь в нее, идя навстречу страху. Он полетел, умерев. Чтобы научиться летать, нужно прожить по-настоящему.

Так я понял спектакль, не понимая ни слова в языке, на котором кричали, плакали, шептали, восторгались, влюблялись и смеялись актеры.

Но когда я прочитал подробное содержание пьесы «Mr Vertigo», которое забыл развернуть перед тем, как поднялся занавес – то был разочарован. Смысл, в который я поверил, в понятных словах и предложениях только лишь брезжил, а не взрывался и не сиял, он был густо разбавлен полутонами, полутенями, и прочими расколдованными коммунальными тарифами и ЖКХ.