Евгений Мамонтов. Прогулка

Люблю людей, люблю природу, но не люблю ходить гулять, - написал когда-то один из русских поэтов Серебряного века. Мне это понятно. Я бы и вовсе не ходил гулять, если б не собака.

Прогулка предполагает, как минимум, два слагаемых: место и настроение. Они могут совпадать по знаку. Конечно, лучше, чтобы это был «плюс». Автор не хочет показаться снобом и поэтому не станет вспоминать, к примеру, как в жаркий день в середине июля, он гулял по Люксембургскому саду, и ушел, только когда женщина в полицейской форме стала запирать ворота. Или, там, набережную на берегу Босфора или Влтавы. Хотя кого теперь этим удивишь.

Вообще прогулка, как таковая, становится в наше время анахронизмом вроде каллиграфии. Это раньше, в 19-м  веке, гуляли по аллеям, предместьям и тротуарам. А потом писали об этом знакомым длинные письма хорошим почерком. Сейчас больше просто идут из пункта А в пункт Б с определенной или же туманной целью. А потом стучат на клавиатуре приятелю: «Набирежная – ацтой, потом в шошлычке нашол пацтулом бумажник Смеялсо…»

Прогулка это почти как стихотворение. Они, как известно, бывают любовные, лирические, пейзажные, медитативные. Хорошая прогулка может совместить все эти качества, как впрочем, и хорошее стихотворение. Но стихов нынче тоже не читают, и в этом мне видится уже некая связь. Недаром метром можно измерять и то и другое. Предполагаю, что раньше умели гулять пятистопным ямбом или четырехстопным хореем, а, приняв немного для настроения, глядишь, переходили на анапест и амфибрахий.

Но теперь эта неспешная патриархальность в прошлом.

Однако есть еще места и категории граждан, на которых мой торопливый взгляд не задержался бы дольше обычного, если бы не мой пес. Мы ходим гулять в один скверик на главной улице. По недосмотру там не вырубили старые деревья, но публика не обижается.

Там стоит памятник павшим воинам, такой цементный обелиск со звездой. Его архитектора не заподозришь в излишней фантазии. Мне кажется Пастернак, написавший: «В лесу казенной землемершею стояла смерть среди погоста…», имел в виду как раз нечто в этом роде.

Из более прозаических сооружений есть три скамейки и две урны, так что можно смело сказать, что это излюбленное место отдыха горожан, хотя любовь эта скорее вынужденная. И публика здесь собирается достаточно приличная, с утра уже культурно наливают, потом дышат, протирают очки, закуривают. Мужики все степенные, в прошлом мастера Дальзавода с богатым опытом и культурой питья. Шума, драк и прочих непотребств не бывает.

Порой я любуюсь этим сквером, как неким островком покоя в море городской суеты, и тогда он представляется мне чуть ли не рощей греческого героя Академа, а в лицах выпивающих мужичков проступают как будто черты Сократа, Протагора и Платона. Речей их я не слышу, но жесты исполнены сдержанности и благородства. Никто не хочет резким движением спугнуть и расплескать вот только-только приближающуюся гармонию. И мудрейшие из них, выпив, молчат, созерцая игру солнечного света в листве и подвижный рисунок теней на асфальте.

Мне казалось, что я достаточно изучил все мотивы и полутона этого места, его символику и предназначение. Но я ошибался, и одно весеннее утро открыло мне эту ошибку вполне. Я как обычно гулял со своим псом и, глядя на него, завидовал тому, что у него всегда отличное настроение. Вот идеальный пример того, когда и место и настроение всегда не просто со знаком плюс, а еще и с восклицательным знаком.

Лавочки вокруг монумента были свободны. (Мы знаем, что расписание и периодичность питья у русского человека не поддается анализу и чуждается симметрии.) Но потом одну лавочку все же заняли. Там обосновалась впритирку друг к дружке компания бомжей, по-утреннему бессильных и опустошенных. Трое довольно молодых еще мужчин и женщина в спортивном костюме с подбитым глазам. Вот они сидели и ждали чего-то, как четыре Робинзона на берегу персонального кораблекрушения своей жизни.

За сквером у тротуара остановился высокий, свежевымытый экскурсионный автобус. Из него вышло десятка полтора малышей детсадовского возраста и три воспитательницы. Цепочкой они провели малышей в сквер и выстроили полукругом у монумента павшим бойцам. Обыкновенная экскурсия. Одна из воспитательниц рассказывала детям. «Здесь покоятся те герои, которые первыми шли в бой, не щадя за родину своей жизни» Мне было слышно. И еще я хорошо видел лица бомжей на лавке, наблюдавших за экскурсией. Им просто некуда больше было смотреть. Один из них улыбался. Неожиданно я подумал, что при этом обелиске нет плиты с именами. То есть практически неизвестно, кто здесь похоронен. Какие-то неопознанные и неизвестные тела солдат, по поводу которых военное ведомство даже не затруднило себя попыткой их идентификации. А ведь это был не июнь сорок первого, когда, ну ладно, такое творилось, что не до того было. Это, господа, был сентябрь сорок пятого. Краткая и победоносная операция. Разгром Квантунской группировки с очень небольшими для нас потерями, когда элементарно по спискам личного состава можно было установить всех погибших. Но не стали возиться ради такой мелочи. Проще было закопать с почестями. И на том спасибо пусть скажут.

 И когда я об этом подумал и посмотрел снова на лица детей, на лица бомжей, на патриотический задор воспитательницы - все главное и определяющее для этой страны сопряглось воедино. Без ложного пафоса, в простом и лаконичном трагизме этого места. И последний бомж стал для меня  вровень с самым первым героем, как жертва сусальной патриотической лжи и лицемерия. И детей было жалко, не понимающих, что их ожидает то же. Их помаленьку приучают к будущему. Вот монумент, а вот лавочка. Выбирай. Привыкай.

Такого, господа, вы не испытаете, прогуливаясь по Елисейским полям и даже по знаменитому Арлингтонскому кладбищу.