Владимир Очеретный. В поиске сильных слов

Моей учительнице по русскому языку и литературе

Галине Ивановне Олту посвящается

1.

Все сильные мира сего, в сущности, состязаются лишь в том, чье слово сильней.

Особенно отчетливо это выявляется при падении с властных высот.

Вот сняли Лужкова с мэрского поста, и, как ни относись к московскому градоначальнику, надо признать: отныне он – нем. Слова Лужкова – которым еще недавно так внимали все московские чиновники и прочие заинтересованные лица – почти полностью утратили свой вес. Теперь он – немец в первоначальном значении этого слова, и знаменательно, что в интернетовских обсуждениях ему прочили пенсионное существование именно в Австрии – среди немцев в узком значении.

Ибо что есть власть? Машины с мигалками, эскорты охраны, загородные резиденции? Все это останется при Юрии Михайловиче и впредь, как и полагается отставнику его уровня. Но это не власть, а лишь красочные атрибуты.

Власть это – слово, команда, приказ. Ты сказал, и – люди забегали, дело завертелось.

Мультимиллионер, вышедший на покой, в бизнес-среде не слишком уважаем – кому интересно разговаривать с онемевшим? Еще менее интересен банкрот.

Риторические вопрошания простых смертных, тянущих от зарплаты до зарплаты, о богатых: «Зачем ему еще деньги? Я бы на его месте…» строятся именно на непонимании того, что уйти из дела – бизнеса или политики - для людей, привыкших к определенному уровню общения, если угодно, к особому языку, все равно, что лишиться дара речи, принять обет молчания.

Но золото молчания мало кому по вкусу. Сребролюбие в данном случае и – любовь к серебру слов, содержащих в себе мощь действий.

Правдолюбское «Не могу молчать!» в большинстве ситуаций заслуживает не уважения, а снисхождения: полноте, а кто может? Потому-то за позой правдолюбца далеко не всегда следует правда.

Кстати, в Евангелии нигде не говорится, что Христос «не мог молчать». Но сказано: говорил, как имеющий Власть.

2.

Сила властного слова обеспечивается оружием и деньгами. Пушкинская формула «Всё куплю!» - сказало злато, «Всё возьму!» - сказал булат» отражает лишь внутренние споры этого всесильного тандема.

Сталинское «А сколько у папы римского дивизий?» сказано хоть и с долей иронии, но применимо не только к конкретной ситуации послевоенного раздела Европы.

Но вот вопрос: чем же обеспечена сила поэтов – самозванцев Слова?

Отчего их – то привечают, то преследуют владыки?

Почему «Во глубине сибирских руд» звучит - пленительно, а стоит убрать только один звук «о», и строка превращается в напыщенную информацию: «В глубине сибирских руд»?

Да тем же и обеспечена: язык сам по себе – оружие и драгоценность. Он - и музыка, и цвет, и форма, и чувство, и мысль.

Внимание сильных мира сего к поэтам – в принятии факта, что их слова тоже действенны, а, стало быть, властны.

Язык – самый волшебный и пластичный конструктор в мире. Слово «стол» означает все столы в мире, но стоит добавить крохотное «мой», чтобы из миллионов столов, существующих ныне или давно сломанных и пущенных на растопку, или только предназначенных к изготовлению, выделился единственный «мой стол».

Это ли не чудо?

Процесс составления текста схож с инвестированием: из одних и тех же слов можно получить комбинации разной силы – от пустой бессмыслицы до энергии, заряжающей миллионы людей.   

Способность языка называть, давать предметам имена, а  значит - абстрагировать и обобщать, создавать понятия – рождает понимание, и что может быть ценнее разума, осознающего себя живущим?

Но язык еще и – механизм накопления богатства знаний и опыта. Чего бы стоил индивидуальный опыт, если бы его нельзя было передать другим?

К примеру, язык животных, от муравьев до слонов, являясь сигнальной системой для конкретной ситуации, не способен к накоплению, и каждое новое поколение кузнечиков и леопардов повторяет в точности то, что делали их предки до них.

А о том, что язык может быть оружием, догадываются даже трехлетние дети, награждающие друг друга при ссоре обидными словами. Мне рассказывали про мальчика, который не знал бранных слов (его мама была преподавательницей университета, и он не ходил в детский сад): однажды во дворе его обидел другой мальчик, и тогда Коля, желая как-то уязвить противника, сказал: «Ты… ты… тарелка!». Это была в чистейшем виде догадка о том, что речь может ранить.

Ни одно человеческое изобретение – будь то пенициллин или космический корабль - не сравнится с языком в изощренной сложности и универсальности применения. Уже хотя бы поэтому его невозможно счесть случайным изобретением трудолюбивых обезьян.

Составитель первого русского толкового словаря лингвист 15-16 веков Лаврентий Зизаний дал определение языка, которое в советское время считалось наивно-ненаучным: «Язык есть дар Божий».

Однако если рассматривать эту формулу, как гипотезу о происхождении языка, она выглядит куда убедительней предположения Энгельса о зарождении языка, как необходимости в процессе коллективного труда или гипотезы о развитии языка из междометий.

Божественное происхождение языка – главная сила поэтов.

3.

Виртуозное владение оружием во все времена пользовалось особым уважением. Давид стал царем благодаря одному-единственному меткому выстрелу из пращи.

Но правда и то, что не стань он автором огненных псалмов, победителя Голиафа помнили бы куда меньше.

Подвиг забудется, если о нем не рассказывать, если его не воспеть.

Не оттого ли поэтов помнят не меньше, чем героев?

Гильгамеш, «Илиада», король Артур, былины цикла о князе Владимире - литература изначально была сказанием о богах, царях и героях и тем самым причастна им. Эта ее родовая принадлежность сказалась на всем дальнейшем развитии: великие литературы создавались в странах, завоевавших статус великих держав. По-иному не бывает: есть гениальные Андерсен, Гамсун, Сенкевич, Чапек, но нет великих датской, норвежской, польской, чешской литератур.

Примечательно, что до второй мировой войны в американских вузах не было отдельного предмета «Американская литература» - творчество американских писателей изучалось в рамках английской литературы. Но такой предмет появился после войны – когда в англосаксонском споре о первенстве США одолели Великобританию.

Примечательно и то, что в случае с Россией золотой век литературы пришелся на 19 век – время, когда власти еще не было нужды доказывать, что она – власть, и когда власть представляла все слои населения, а не только союз рабочих и крестьян. Великая русская литература возникла во многом, как следствие победы в народной войне 1812 года.

4.

 «И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так».

Стремление к власти – к тому, чтобы по твоему слову «и стало так» - часто замешано на гордыни, ибо метафизически  таит соперничество с Богом.

И меньшее, что может обладающий властью, так это – знать, для чего она ему нужна, что он с ней собирается делать, какой текст из властных слов писать.

Представляется, что понимание глубин власти и силы слова родственно взаимосвязаны.

Дважды  в своей истории – в 1917-м и 1991-м – российская власть, а вслед за ней и сама Россия были сокрушены именно словами.

Неудивительно, что из советских руководителей лучше всех силу слов понимали Ленин и Сталин, а хуже всех Горбачев, – чье многословие ни о чем по абсурдности могло соперничать с творениями обериутов, и, видимо, неслучайно на рубеже 1980-90 годов произведения Хармса и Введенского по числу театральных постановок опередили Шекспира и Чехова.

Достаточно посмотреть на полные собрания сочинений Ленина и Сталина, чтобы понять: эти люди писали очень много.

Будучи уже главой государства, Ленин в анкете Совнаркома в графе «профессия» указал – журналист. Возводя в главные виды искусства кино и цирк, «вождь мирового пролетариата» не умалял слово, а лишь подразумевал тогдашнюю массовую неграмотность.

Сталин, вернувшись после Февральской революции из ссылки, первым делом захватил власть в редакции «Правды», сместив ее прежнего редактора Молотова, причем, вопрос вроде бы решался даже рукоприкладством, поскольку добровольно покинуть пост главреда Вячеслав Михайлович поначалу отказался… Но и четверть века спустя, когда маршал авиации Новиков, оправдываясь, сказал Сталину – чего вы де от меня хотите, я всего лишь выпускник пехотного училища, «отец народов» возразил: «А я – бакинский агитатор».

Закономерно, что первым из творческих союзов в СССР был создан именно Союз писателей, а, если брать тот же кинематограф, то за идеологическое соответствие фильмов при Сталине отвечал в первую очередь вовсе не режиссер, как стало поздней, а сценарист, автор литературной основы (к слову, другой мастер по нагнетанию страха Альфред Хичкок тоже считал, что для создания хорошего фильма нужны три вещи – сценарий, сценарий и еще раз сценарий).

Можно сколько угодно говорить о немецких деньгах Ленина и американских деньгах Троцкого, но никакие гинденбурги и шиффы не указывали революционерам, какие статьи им писать в газету «Искра». Слова вожди и демоны революции находили самостоятельно, и это были их собственные слова - не полученные в наследство от предшественников и не придуманные спичрайтерами.

Неудивительно, что Ленин и Сталин куда глубже последующих рулевых партии понимали, что есть власть. Этот факт даже не  требует особых доказательств, но показателен штрих – они были равнодушны к личной роскоши, понимая, что власть не в ней. Правитель страны, увешавший себя орденами, дающий себе государственные премии, должен был им казаться африканским недоразумением.

И, вероятно, лишь такой же партийный аскет, тайный поэт Андропов мог быть принят ими за своего.

По-видимому, неслучайно то, что хрущевско-брежневские времена – обильные на достаточно громкие литературные имена – не смогли дать ничего равного «Тихому Дону» и «Чевенгуру».

Начиная с хрущевского обещания построить коммунизм в обозримом будущем, властное слово стало значить все меньше и меньше – до полной дряхлости.

Брежневская трилогия «Малая земля», «Возрождение», «Целина» теперь видится, как интуитивная попытка придать хоть какое-то содержание властным словам.

Но это была слабая попытка – даже не косметическая. СССР рухнул потому, что уже ничего не значащие властные слова оказались бессильны перед свежей, энергичной, почти сексуальной ложью «прорабов Перестройки».

Но ложь в обороте слов все равно, что фальшивые купюры в обороте денег, она подрывает всю систему. Чем масштабней и циничней ложь, тем меньше значат слова в целом.

И, кажется, никогда слова не значили так мало, как в 1990-е, когда из языка словно исчезли все существительные. Власть все больше походила на частное дело политиков и чиновников, и вслед за ней литература стала приобретать черты приятного пустяка – на уровне хобби. Возможно, ничто так убедительно не свидетельствовало о частном характере литературы, как попытки ее спасти – создание различных литературных премий, учреждаемых частными структурами.

5.

Всякое управление тяготеет к упрощенному восприятию отдельных процессов для обобщенного понимания всей деятельности в совокупности.

Такова же и литература – литературный герой неизмеримо проще живого человека,  сюжет всегда проще нагромождения жизненных ситуаций, но это упрощение способствует целостному восприятию отдельной истории и, следовательно, целостному восприятию жизни.

При этом всякое управление людьми, так или иначе, сводится к числам. Числа – и обобщение всей деятельности, и конкретный ее результат. Но числовой ряд бесконечен, и потому продвижение по нему не может быть смыслом – так же, как в литературе достоинство произведения не может быть оценено количеством слов.

Выживание власти во многом связано с тем, насколько она может быть привлекательной, насколько ее действия можно назвать красивыми.

Выживание литературы напрямую связано с тем, насколько она может быть сильной.

При этом, если согласиться, с простыми вещами – с тем, что смысл жизни в жизни, и тем, что жизнь прекрасна, – то следует признать, что высшей степенью выживания обладает именно Красота. 

Таким образом, смысл литературы идентичен смыслу властного и предпринимательского управления. И, если задача правителя – повышать жизнеспособность народа и страны, задача бизнесмена – повышать жизнеспособность сотрудников и предприятия, то задача писателя – сделать более жизнеспособным читающего его текст.

И решать эту задачу можно единственным способом – свидетельствуя о красоте мира, красоте мысли, красоте духа.