Валерий Былинский. ДВЕРИ ВОСПРИЯТИЯ: ВХОД ВОСПРЕЩАЕТСЯ

Слышали ли вы о Марке Ротко, американце, родившемся в царской России и прославившемся в 50-е - 60-е годы ХХ века? Ну, конечно же, любители современного искусства сразу скажут, что это самый дорогой и модный на сегодняшний день представитель абстрактного экспрессионизма, работы которого выбирают для оформления своих кабинетов Барак Обама и Роман Абрамович. Так вот, работы этого художника привезли, наконец, в Москву, чтобы показать нашей необразованной публике, что абстрактное искусство может быть прекрасным.

А, Ротко… - криво ухмыльнутся другие знатоки живописи - это тот самый шарлатан, который  прославился наляпанными на холсте какими-то там цветными полосками и пятнами? Любой ребенок лучше и понятней нарисует.

О вкусах, как известно, не спорят (лишь если спорят друзья). Но о фактах – стоит.

Маркус Роткович (впоследствии Марк Ротко), выходец из бедной семьи прибалтийских евреев, всю жизнь стеснялся больших денег и сопротивлялся возможности стать актуальным и успешным –
например, разрывал себе в убыток контракты с покупателями, если они навязывали свои условия показа его картин. Кроме того, никогда не считал свои работы абстракциями. "Я всего лишь хочу выражать древнейшие человеческие состояния - трагедию, экстаз, смерть, и не надо меня впихивать в какие-то актуальные направления», - говорил художник. Мало того, и замечательным колористом, как именовали Ротко арт-критики, он себя не считал. Свои холсты называл цветовыми полями или фасадами зданий с распахнутыми окнами, и не мог их писать, если не входил в молитвенное, религиозное состояние.

Скажу честно: к понятию «абстракция» я относился и отношусь с большим подозрением. Но познакомившись несколько лет назад с работами Марка Ротко в альбомах и в интернете, мечтал увидеть его картины вживую.

«Его работы больше всего напоминают двери – двери восприятия…» - думал я, подходя к центру современной культуры «Гараж», в котором должна была состояться моя встреча с художником. На входе во двор трое охранников (один с автоматом) профессионально пробуравили меня глазами. «Двери восприятия в том самом смысле, который вкладывали в эти слова Олдос Хаксли и Джим Моррисон…», - продолжал я думать.

В следующих дверях – непосредственно в «Гараж» – вновь происходит встреча с охраной, которая, пропустив меня через рамку металлоискателя, просит сдать найденную в рюкзаке бутылку минеральной воды. Покупаю билет – и опять передо мной двери в специальный зал-куб, ведущие уже к работам художника. Проверив билет, охранники меня, наконец, пропускают.

Вот она, долгожданная встреча… Направляюсь к холсту, который завораживал меня в репродукциях: мерцающее, чуть размытое на краям, зеленовато-голубое окно на сумрачном, космического цвета ультрамарине.

«Сначала смотришь на фасад издалека и видишь прямоугольник на стене. Потом подходишь ближе и останавливаешься в 30 сантиметрах» - именно так советовал смотреть свои картины Марк Ротко, поясняя, что попадаешь в цветовое пространство картины и как бы входишь в нее. Не дойдя и полуметра до поверхности холста, я был остановлен тонким звуком: словно заголосил неведомо откуда
взявшийся космический комар. Сработала сигнализация. Мгновенно очутившийся рядом охранник вежливо-бесцветно попросил отойти от картины подальше.

«А как же расстояние в 30 сантиметров, которое советовал сам художник?» - услышал я растерянный голос девушки справа. Она стояла у холста, который я тоже помнил по репродукциям: квадрат
размытого по краям оранжево-красного солнца. И над ней тоже пищал комар.

«Отойдите», - голос второго охранника. И тут я увидел их всех – так, словно подошел близко и вступил в их пространство. В черной униформе, чуть ли не по двое у каждой картины. Вежливые церберы, охраняющие закрытые на замок двери восприятия.

В зале-кубе, где висели 13 работ Ротко, я провел еще где-то около получаса. Я честно пытался увидеть или хотя бы почувствовать хоть что-то в холстах любимого мной мастера. Пытался сосредоточиться и войти в эти двери, как у меня когда-то получалось, когда я рассматривал репродукции. Бесполезно. Пару раз я приближался к картинам, едва не переступая запретную черту, и каждый раз со страхом ждал, что сейчас раздастся зуд космического комара. И ощущал буравящие взгляды сразу напрягшихся охранников. Ситуация до смешного напоминала невозможность проникновения в любимую женщину из-за того, что в комнату, где вы с ней уединились, вдруг стали входить люди. А потом мне стало вообще безразлично весело. Меня осенило: а ведь эти нанятые в таком количестве люди, охраняющие картины Ротко – они же наверняка думают обо мне и всех посетителях, как об идиотах, пришедших зачем-то смотреть эту бесформенную мазню.

Вырвавшись из куба, словно из толерантной газовой камеры, я с облегчением сел за столик кафе и заказал выпить. Неподалеку расположились две фигуристые и изысканно одетые женщины лет тридцати пяти с детьми; они пили фрэш, болтали между собой, с детьми, по телефону. «Мы в Гараже… – лениво сообщала в трубку кому-то одна из них, - «Как в каком?» – удивленно. И тут же с небрежной гордостью в голосе: «В «Гараже»Даши Жуковой»

Я вспомнил, что привезенными в Москву картинами Марка Ротко, владеет, по слухам, сам Роман Абрамович. Центр современной культуры «Гараж» принадлежит его близкой подруге Дарье Жуковой. В 2007-м одна из работ Ротко была продана за $18,7 млн . Что ж, можно понять, что владелец такой дорогой коллекции беспокоится о ее сохранности. Да, это можно понять. Но почему-то, когда, например, смотришь в Пушкинском музее на работы Ван-Гога (самого дорогого на сегодняшний день живописца в мире), то не возникает ощущение, что тебя держат за идиота или потенциального вора.

Что интересно, мое отношение к творчеству Ротко после того, как меня к нему не пустили, не изменилось. Я по-прежнему, когда вижу в интернете или в бумажных изданиях его работы, чувствую, что с помощью красок и сердца Марк Ротко проникал в другое измерение, вкладывая в это действие всего себя, словно бы пытаясь вырваться наружу в иной, настоящий, не загаженный буржуазной расчетливостью мир. И хорошо, что между компьютерным экраном (страницей) и мной не возникает в этот момент охранник, не раздается вой космического комара. Конечно, что-то я при этом неизбежно теряю (как теряет в обаянии первичности репродукция картины по отношению к оригиналу) – но мне кажется, что двери восприятия при этом все же, хоть немного, но открываются, и я, хоть и ненадолго, но вхожу в цветовые поля, по которым бродил сам художник.

Кстати, никогда не задумывался, как умер Марк Ротко.

А недавно прочел, и оказывается – вот как. Попавший в кабалу к надувшим его галерейщикам (а последние обтяпали свои дела так, что Ротко до конца жизни должен был поставлять им картины, которые на следующий день перепродавались в десятки раз дороже; кроме того, наследники художника не получили на его работы никаких прав) Марк Ротко в возрасте 66 лет покончил с собой в своей Нью-Йоркской мастерской, приняв дозу снотворного и вскрыв себе вены – да так, что залил кровью, словно краской, стоящий перед ним неоконченный холст.